Как сообщали московские газеты, 12 марта 1928 года в 7 часов 14 минут утра в своем особняке скончалась великая русская актриса Мария Ермолова.
В эти минуты, как позже вспоминала близкая подруга Ермоловой Татьяна Щепкина-Куперник, в окне ярко блеснуло солнце, только что вышедшее из-за противоположных домов бульвара, и прямо озарило ее лицо — такое строгое, такое скорбное и такое прекрасное…
В особняке на Тверском бульваре (он был построен в 1773 году и пережил пожар 1812 года) Мария Ермолова и ее муж, адвокат Николай Шубинский, вместе с дочерью и сестрой мужа поселились в 1889 году. До революции дом Ермоловой и Шубинского жил по особому укладу. В 8 часов в большой столовой в верхнем этаже подавался кофе. Мария Николаевна, выпив чашечку, выкурив папироску и посмотрев на градусник за окном, возвращалась к себе в спальню готовиться к спектаклю. К часу дня столовая на третьем этаже заполнялась домочадцами, помощниками Николая Шубинского, гостями. Сама хозяйка в это время чаще всего уходила на репетицию в театр. В 5 часов за обедом собиралась, наконец, вся семья. Помимо своих непременно бывали гости. Однако 1917 год внес в этот размеренный быт свои коррективы: в особняк Ермоловой подселили жильцов из рабочего класса (по другой версии, сначала она добровольно разместила там раненых, но, видимо, они там задержались надолго).
Как рассказывала в интервью журналу «Театрал» (№1 за 2012 г.) заведующая Музеем Ермоловой Раиса Островская, свои архивы она сожгла, очевидно, в 1917 году, поскольку особняк на Тверском бульваре оказался в гуще революционных событий:
«Перед окнами беспрерывно шла пальба, по соседству горели дома, но самым страшным были обыски, которые устраивали большевики, о чем ежедневно писала пресса. Не принесло утешения и пребывание в Малом театре солдат Красной армии, которые проткнули штыками репинский портрет Щепкина, а в уборной Ермоловой и Южина учинили погромы. Конечно, такое развитие событий актрису пугало. Хотя первую революцию она приняла с восторгом. Писала: «Слава, слава Керенскому! Первому правителю свободной России!». Она тяжело переживала наступление новых времен. И хотя в 1920 году Моссовет передал Ермоловой этот дом в пожизненное владение, в облике актрисы все равно что-то изменилось не в лучшую сторону. На сцене она еще продолжала покорять драматические высоты, но в жизни это был уже другой человек. По своему просторному дому она, по свидетельству Книппер-Чеховой, «металась как тигр в клетке и мечтала умереть».
В декабре 1921 года Ермолова в последний раз вышла на сцену в спектакле «Хлопоты» по пьесе Петра Гнедича. Этот спектакль, как писали критики, великолепный гимн уходящей школе русского актерского мастерства, стал победой, которая еще более подчеркивала общее поражение.
По свидетельствам современников, последние несколько лет жизни великая Ермолова, сбросив тяжкое бремя «национального символа», провела словно монахиня в миру — она почти не выходила из своей комнаты. Только по пятницам, в день премьер, она посещала Малый театр, на сцену которого она выходила в течение 50 лет. 12 марта 1928 года «мечта» Ермоловой сбылась: она умерла…
Как сообщали газеты, прощание с великой русской актрисой М. Н. Ермоловой проходило в Щепкинском фойе Малого театра, на котором присутствовали А. А. Яблочкина, М. Н. Сумбатова, актеры Пашенная, Качалов, Остужев, Москвин, Мейерхольд, Таиров и другие. Прощалась с актрисой вся театральная Москва.
Отпевание проходило в храме Большого Вознесения у Никитских ворот. Дочь Ермоловой Маргарита Зеленина оставила описание экстраординарной по своей представительности службы:
«4 дня длилось прощание с матерью… Цветы… кадильный дым… Панихида. 4 дня певчие пели умилительные слова, от которых слезы лились в сердце, и казалось, что его качает неизъяснимая, почти сладостная печаль. На пятый день, в 10 часов утра, вынесли венки… сняли с гроба цветы и покрывало… Наступала страшная минута: мать медленно стали выносить из дома… В церкви Вознесения началась заупокойная обедня. Пел хор. Служил митрополит Сергий (Старогородский) (в то время являвшийся местоблюстителем патриаршего престола – прим. автора), преосвященный Трифон (Туркестанов), 4 архимандрита и 14 священников… Мать лежала в гробу, как древнерусская царица, среди цветов, парчи и волнующейся многотысячной толпы своих подданных, разлившейся далеко по городу, за пределы церкви. Вокруг нее совершалось богослужение. Митрополит, преосвященный, священники в траурных ризах из черной сверкающей парчи со светло-синими и лиловыми перевязями, мальчики с дикириями медленно проходили около гроба и кадили ладаном… И не скорбь, а радость познания «непознаваемого» наполнила душу… Вспомнились слова, которые так неповторимо говорила мать, умирая в «Орлеанской деве»: «Минута – скорбь… блаженство – бесконечно».
После обедни владыка преосвященный Трифон (Туркестанов) выступил с прощальным словом в адрес почившей:
«Ушел из жизни последний великий гениальный талант старого Малого Щепкинского театра, закончился навсегда ермоловско-южинский период его истории. По выражению одного писателя, наступают другие времена, рождаются другие мысли. Уже ждут, а некоторые страстно желают новой эры в жизни искусства, когда творящим искусство и его движущей силой выступит не отдельный человек, не индивидуум, а, напротив, толпа, безликий гений, и тогда «художественное» творчество примет какие-то совсем иные формы «коллективизма», этого модного современного слова. Но мы, люди старого художественного эстетического и религиозного воспитания, не можем в это верить. <…> Мы говорим совершенно откровенно, что решительно отвергаем теорию Фейербаха, по которой через сложение множества обыкновенных «серых людей», по выражению писателя А. Чехова, получится гениальный герой. Мы верим в человека, ибо мы верим в чудо <…> К таким чудесным людям, несущим радостную весть духовного воскресения мира, и принадлежит, по моему убеждению, почившая гениальная артистка Мария Николаевна. Что же принесла она собой в сокровищницу человеческого духовного богатства? Какую благую весть она сказала нам? А вот какую. Она будила спящую мертвым сном житейской пошлости и суетности душу людскую своими сценическими образами. В порывах вдохновляющего восторга или тоскующей любви она звала людей к вековечным идеалам божественной правды, добра, красоты. Не здесь, в житейской красоте, радость и счастье, вещала она нам, подымайтесь выше и выше от земли к небу, к Божией правде. И всего ярче и глубже она выразила себя в роли Жанны д’Арк, этой святой девы, которая путем невыносимых, тяжелых страданий очистилась до полной духовной чистоты, вознеслась душой к небу, как святой ангел. В этой роли Орлеанской девы весь пафос ее гения. Недаром она сама считала именно эту роль главной заслугой своей перед искусством. Я счастлив, что видел ее в этой роли (это было последнее мое посещение театра перед поступлением в монастырь), и помню, что вернулся после спектакля домой с такими мыслями и чувством страдания, которые необходимы в жизни, без них жизнь была бы пуста, пошла и ничтожна».
После смерти Марии Ермоловой особняк на Тверском бульваре «уплотнили», и там надолго поселились люди, далекие от театра. Храм Большого Вознесения у Никитских ворот был закрыт осенью 1931 года по постановлению ВЦИК. Так, шаг за шагом наступали новые времена…
Сергей Ишков.
Фото Андрея Никеричева / Агентство «Москва»
