Начинаем цикл очерков под общим названием «Антисоветская жизнь». Слово «антисоветчик» в текстах будет встречаться часто. Но смысл оно несет совсем не тот, который вкладывали нам в головы пропагандисты времен СССР.
Кто на самом деле был антисоветчиком
Здесь я постоянно делаю поправку – и она вовсе не буквалистская, а исторически существенная, сущностная. Свободомыслящих людей в СССР заклеймила «антисоветчиками» тоталитарная коммунистическая власть. Была статья в Уголовном кодексе – «Антисоветская агитация и пропаганда». Политический ярлык стал повсеместным, большинство уже не замечало вопиющего противоречия, вопиющей глупости. Например, все панически боялись употреблять слово «свобода». В ранней юности я отличался буйным нравом, не раз попадал в кутузку. А поскольку был еще и язвой, то каждый раз говорил дежурному по отделению милиции: «Мы, между прочим, живем в свободной стране!». И каждый раз среднестатистический дежурный вскидывался: «А! Так ты еще и антисоветчик!» После чего я с удовольствием спрашивал: «Значит, вы, товарищ дежурный, считаете, что СССР – несвободная страна? То есть повторяете клевету наших врагов из «Голоса Америки»?!»
Наступала мучительная пауза. Вот какая была реакция в нашем Отечестве на слово «свобода». Вот какая пропагандистская бредятина вбивалась в мозги. И вполне успешно. Не зря, наверное, говорят, что пропаганда в тоталитарных режимах на том и построена, чтобы называть белое – черным. Клише «антисоветчик» и «антисоветчина» успешно внедрялись не только в сознание широких масс, особо не задумывающихся, не вникающих в суть, но и в сознание людей мыслящих.
На самом-то деле и наши старшие товарищи из поколения шестидесятников, и мы, рожденные в конце 40-х – начале 50-х годов, никогда «антисоветчиками» не были. Наоборот – мы выступали за власть Советов депутатов трудящихся, за подлинное народовластие. Общественно-политическое движение за власть Советов развернулось сразу же с началом горбачевской перестройки и гласности. Одним из самых ярких моментов стала борьба за избрание делегатов на Первый съезд народных депутатов СССР, с трибуны которого от имени народа стали говорить достойнейшие, ярчайшие люди того времени.
А действительные антисоветчики, по моему убеждению – как раз коммунистический режим, КПСС, коммунистическая партия, которая узурпировала власть народа, превратила Советы в марионеточную вывеску. Но это – позднейшее понимание и осмысление. Тогда же клеймо «антисоветчик» стало повсеместно признанным, мы и сами себя так называли.
Существовали две градации. Первая – «диссиденты», открытые враги режима, признанные властью как открытые политические враги. Судьба их известна – тюрьмы, ссылки, психушки. Как говорил мне в те годы знакомый врач: «Две недели аминазина – и пусть хоть какая комиссия с Запада приезжает: перед ними будет обыкновенный психбольной, а никакой не политзаключенный…»
Вторая градация – «антисоветчики». Многомиллионная масса интеллигентов, имеющих собственное мнение о происходящем, людей свободомыслящих, но не идущих на открытый протест, на открытую конфронтацию. Прежде всего, из элементарного страха – за себя, за родных и близких.
В 2010 году (других, более поздних, нет) ВЦИОМ провел опрос об отношении россиян к слову «антисоветский». Выяснилось, что но вызывало осуждение (23%), безразличие (22%), разочарование (13%), гнев (11%), стыд (8%), страх (6%), скепсис (5%)
Слово «антисоветский» также пробуждало негативные воспоминания у 16% опрошенных, у 10% оно ассоциировалось с предательством, у 7% – с анархией и нестабильностью, у 5% – с врагами народа, диссидентами.
В общем, сплошная черная и серая краска. Хотя я помню, что в 70-е годы (разумеется, соцопросов по «этой теме» тогда и быть не могло) в народе к «антисоветчикам» относились с уважением, пусть и опасливым: против власти идут…
И теперь я не знаю, как нас называть в этом очерке. Продолжать именовать «антисоветчиками» – значит умножать, утверждать в массовом сознании терминологическую, сущностную ошибку.
С другой стороны, термин закрепился в истории. Что теперь делать? Наверно, все-таки писать, как тогда было, как тогда говорили. С примечаниями и оговорками. Иначе и так, и так – будет неправда.
Иосиф Бродский в «Ленинском знамени»
Итак, в середине семидесятых годов я напечатал стихотворения известных диссидентов-эмигрантов – в советских партийных газетах… Никакого осознанного вызова власти, даже стремления показать кукиш в кармане, у меня и в мыслях не было. Так само собой выходило — по стечению случайностей, по молодости и бездумному фрондерству.
Героем моего рассказа «Пилигрим» был бомж, бредущий от села к селу и встретивший в пути молодых ребят-туристов, у костра которых он обогрелся, поел. В благодарность, как водится, «рассказал про свою жизнь». А поскольку парни те бомжа с ходу окрестили пилигримом, и была у них гитара, то и пели они у костра, по логике жизни и логике рассказа, песню «Пилигримы». Помните?
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным…
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
И, значит, остались только
иллюзия и дорога…
Хорошая песня. Особенно слова талантливые. Так и вышел мой рассказ с полным текстом стихотворения Иосифа Бродского в североказахстанской областной партийной газете «Ленинское знамя» летом 1974 года. Бродский, дотоле в стране нигде не публиковавшийся (не считая детских стихотворений для заработка-пропитания), небось, и думать не думал, что выйдет в советской партийной печати аккурат через два года после отъезда «за бугор». Причем тиражом аж 120 000 экземпляров! Правда — анонимно… Как говорится, музыка и слова — народные.
Через несколько дней мне позвонила Зина Донец, режиссер не то создаваемого, не то уже созданного студенческого театра «Пилигрим» при Петропавловском пединституте. И попросила меня «напеть мотив» и вообще – отдать им эту песню, а они сделают ее гимном своего студенческого театра!
Вот здесь-то я, наконец, задумался. Что мне делать? В ловушке я оказался. Сказать правду не мог — это значило своими руками подвести под монастырь редактора газеты Римму Васильевну Сергееву. А если промолчу, то когда-нибудь все равно вскроется, что петропавловские комсомольцы распевают гимн на слова диссидента Бродского! Пусть и по незнанию. И Зине Донец достанется крепко. И нельзя предупредить, потому что тайна двоих — уже не тайна.
В общем, пробормотал я, что песню услышал где-то в походе, а чья она — ведать не ведаю, и делайте с ней что хотите.
Вскоре я из Петропавловска уехал. Так и не знаю до сих пор, стала ли песня на слова Иосифа Бродского гимном студенческого театра «Пилигрим».
Вы не поверите, но писал я рассказ и включал в него стихи Бродского без всякой потаенной мысли. Просто писала рука – и все. И отдавал рассказ редактору газеты Римме Васильевне Сергеевой – тоже ни о чем не думая. Ни о том, что может всплыть фамилия Бродского, и даже о том не думал, что может пострадать Римма Васильевна. Она всю жизнь меня опекала, в Петропавловске считали, что она – моя названая мать. Не думал.
Вы скажете: идиот провинциальный!
И будете правы. Особенно насчет идиота. Но с провинциальной нетронутостью посложнее. Дело в том, что я уже тогда кое-что знал. Был у меня друг, писатель Александр Кузьмич Ветров, попросту Кузьмич. Мы с ним близко знались, настолько, насколько могут дружить пятидесятилетний мужик, 8 лет отсидевший в Карлаге за юношеское письмо Сталину с пылкими словами о справедливости, о незаконности репрессий, и двадцатитрехлетний парень, только что опубликовавший повесть в знаменитом своим вольномыслием шуховском журнале «Простор».
Свою первую собаку я назвал в честь друга — Кузя. А полное имя — А. К. Ветров. Кузьмич очень радовался и даже гордился. И еще доволен был, что я завел не высокопородную зверину, а лохматую дворнягу. Как и многие лагерники, он видеть не мог овчарок…
В общем, многое знал я от Кузьмича. Он давал мне и самиздатовские солженицынские статьи перепечатывать (Кузьмич был связан с кружком Солженицына через Георгия Тэнно, с которым «сидел» в Джезказгане), и сам я брался размножать-распечатывать «Один день Ивана Денисовича», к тому времени надежно изъятый из библиотек.
То есть нетронутым аборигеном в смысле антисоветчины не был. Как и все мы. Помните: есть обычай на Руси — ночью слушать Би-Би-Си… Но одно дело — знать, и другое — бояться. А вот страх-то отсутствовал!
Да и чего нам бояться?! Власть — наша, народная. И если мы выступаем, то не против нее, а за то, чтобы она стала еще лучше!
Вот суть не только моего тогдашнего миропонимания, но и людей старшего поколения, шестидесятников. Я знаю, некоторые из них с болью расставались с прежними иллюзиями о праведном коммунизме.
Случались и частные «контакты» с КГБ на почве моей работы в партийной печати: в редакцию приезжали разбираться с моими статьями.
В общем, вроде бы подкованный был человек. Откуда же тогда такое легкомыслие…
Сергей Баймухаметов.
На снимках: Вручение Нобелевской премии Иосифу Бродскому, Осло, 1987 год; Иосиф Бродский в ссылке. Бродский, приехавший к нему его друг Евгений Рейн (стоит справа) и жители деревни Норинская Архангельской области, 1964-1965 годы.
Фото из открытых источников