22 июня 1935 года французский писатель Ромен Роллан приехал в Москву с женой Марией Кудашевой по приглашению своего друга Максима Горького. В Советском Союзе Роллан провел месяц.
В советские времена французский романист был необычайно популярен. Произведения Роллана издавались в переводах на русский язык огромными тиражами, его деятельность как борца против империализма, верного друга СССР постоянно освещалась в печати. Конечно, далеко не каждый читатель мог осилить до конца многотомные романы «Жан-Кристоф» и «Очарованная душа», однако интерес к творчеству Роллана не ослабевал.
Ромен Роллан был убежденным пацифистом и гуманистом. Именно четкая и открытая позиция писателя по вопросам войны и мира во многом помогла ему в 1915 году получить Нобелевскую премию по литературе с формулировкой «за высокий идеализм литературных произведений, за сочувствие и любовь к истине».
До поездки в СССР Роллан, живя в Швейцарии, переписывался и даже встречался со многими людьми из среды советской творческой интеллигенции. И все же этот круг был весьма ограничен. За месяц, проведенный в Горках, под Москвой, в доме Горького, он значительно расширился. Среди участников московских встреч Роллана были такие известные люди, как Владимир Немирович-Данченко, Федор Гладков, Константин Федин, Леонид Леонов, Самуил Маршак, Всеволод Иванов, Сергей Прокофьев, Дмитрий Кабалевский и др. В «Московском дневнике» отмечено его сожаление по поводу того, что по случайным и не вполне ясным причинам не состоялась встреча с Борисом Пастернаком, с которым Роллан переписывался, и с Дмитрием Шостаковичем, музыку которого он высоко ценил. Не смог он встретиться и с Эйзенштейном.
Во время пребывания в Советском Союзе и позже, после возвращения в швейцарский Вильнёв, Роллан в письмах друзьям и знакомым делился своими впечатлениями.
Так, в письме к Стефану Цвейгу от 5 августа 1935 г. он сформулировал главный свой вывод: «Без сомнения, революция пустила глубокие корни в рабочем народе; эти сотни тысяч знают, что революция – это их дело и что они ей во всем обязаны».
Критику Кристиану Сенешалю 9 июля Роллан писал:
«Этот громадный город, который насчитывает теперь четыре миллиона жителей, – водопад жизни, здоровой, горячей, хорошо упорядоченной».
«Не сумею изложить Вам отсюда мои впечатления от этого великого мира с его бьющей через край энергией, – признается писатель революционному поэту Марселю Мартине 12 июля. – У меня были интересные беседы. Я увидел вблизи подлинное поле битвы, которая еще продолжается и которую я лучше понял здесь, чем мог понять во Франции».
Роллана восторженно приветствовали повсюду, где он был,— на Красной площади во время парада физкультурников, в Большом театре, в Парке культуры и отдыха. Со всех концов Союза ему писали письма.
«Роллан сознавал, что его личное знакомство с СССР произошло в ответственной политической ситуации, – пишет во вступительной статье к «Московскому дневнику» Ромена Роллана литературовед Тамара Мотылева (журнал «Вопросы литературы», №3, 1989 г.). – Международное положение к середине 30-х годов становилось все более напряженным. Фашистские диктаторские режимы в Германии и Италии укреплялись, вербовали себе сторонников в разных странах Европы, наращивали вооружение, готовясь к военным провокациям. <…> Авангард рабочего класса, прогрессивная интеллигенция с надеждой и возрастающим доверием смотрели на Советский Союз, видя в нем единственную силу, способную оказать сокрушительный отпор фашизму. В этих условиях суждение всемирно известного писателя о стране, которую он давно и преданно защищал, но которую теперь впервые увидел своими глазами, становилось особенно весомым».
К поездке в СССР Роллан был лучше подготовлен, чем другие западные писатели, совершавшие подобные путешествия. Он не слишком хорошо разбирался в вопросах советской экономики и внутренней политики, но зато жадно читал все книги советской прозы, появлявшиеся во французских переводах. Взятые вместе, они давали много информации о строящемся новом мире. Жена писателя, Мария Павловна Кудашева, уроженка России, дочь русского и француженки, переводила Роллану с листа советские газеты, много рассказывала об СССР.
«Мария Павловна очень много сделала для того, чтобы я лучше понял и полюбил новую Россию», – писал Роллан Горькому в 1931 году.
«Роллан вовсе не представлял себе жизнь Советского Союза… в розовом, праздничном свете, – пишет Тамара Мотылева. – Изучая в течение десятилетий историю французской революции, он знал, какими трагическими конфликтами, социальными и человеческими, оборачиваются революционные перевороты в жизни народов. Разнообразные свидетельства, полученные из СССР, – и эпистолярные, и личные, – во многих случаях требовали критической проверки. Но в совокупности своей, как правило, они способствовали трезвости взгляда. Уникальным по богатству источником знаний о СССР была для Роллана многолетняя – начавшаяся еще в 1916 году – переписка с Горьким. <…> На рубеже 20-х годов позиция Роллана была близка «Несвоевременным мыслям» Горького. Оба писателя, признавая историческую необходимость и благотворность революции, видели те опасности, которые нес в себе размах революционного насилия. <…> Как известно, в конце 20-х годов в сознании обоих мастеров произошли глубокие сдвиги… – сдвиги, побудившие Горького окончательно вернуться на родину, а Роллана – активно принять сторону Советского Союза. <…> Горький в своих письмах обрушивал на Роллана потоки положительной информации о СССР – о бурном росте культуры, грамотности, о тяге народа к книге, о новых талантах, проявляющих себя в литературе. <…> Но он подчас затрагивал и вопросы экономического развития, ход индустриализации, коллективизации: тут он допускал… и преувеличения, и существенные неточности. Роллан временами задумывался: не слишком ли его друг увлечен «Хеопсом», то есть великими стройками, – быть может, он сознательно «подыгрывает триумфальной музыке, не говоря ни слова о страданиях и волнениях»?»
В одном из писем Роллан спросил Горького: правда ли, что в СССР не хватает продовольствия и предметов первой необходимости? Горький ответил утвердительно, но объяснил это на свой лад:
«Героическая, изумительная по богатству результатов деятельность рабочих не понимается старым, кулацкого духа крестьянством. Кулаки все еще вожди деревни, и они учат ее: требуй с города все, чего хочешь, и не давай ему хлеба!»
Это письмо датировано январем 1933 года, – к тому времени не только кулаки, но и значительная часть середняков была разорена и физически уничтожена. Горький об этом не хотел знать.
Роллан отмечал, что уровень жизни в Советском Союзе все еще невысок:
«Время испытаний не кончилось: с годами их становится меньше, но лишения остаются существенными, в Ленинграде и других городах недостаток элементарных благ (продуктов, квартир и т. п.), наверное, еще более ощутим, чем в столице. Да и в самой Москве, и в подмосковных деревнях многим людям живется трудно. На этом фоне особенно разителен контраст в материальном положении рядовых рабочих, служащих, крестьян, с одной стороны, и правящей элиты – с другой».
«Двор высших сановников (пусть даже заслуживших эти милости) ведет жизнь привилегированного класса, тогда как народу приходится все еще в тяжелой борьбе добывать себе хлеб и воздух (я хочу сказать, жилье), – пишет Роллан, – и все это происходит ради утверждения победы революции, первой целью которой было установление равенства трудящихся, создание единого класса».
В Горках Роллан увиделся с несколькими делегациями, которым дана была возможность навестить французского гостя и побеседовать с ним. В дневнике отмечены встречи с молодыми рабочими и работницами Метростроя, пионерами Армении, девушками-парашютистками, московским комсомольским активом. Рассказы тех, кому советский строй открыл дорогу к образованию и осмысленному труду, создали у Роллана самые благоприятные впечатления о советском народе в его основной массе. Вместе с тем писатель приходил к убеждению, что энергия и энтузиазм этих тружеников отчасти представляют результат умелой воспитательной работы, «изощренности стимулов к труду», таких как соцсоревнование, награждение лучших, прославление их в печати, что в законной гордости этих людей есть и оборотная сторона:
«…Гордость советского гражданина подогревается ценою искажения истины. Систематически замалчивается или искажается информация, идущая из-за границы… Миллионы честных советских тружеников твердо верят, что все лучшее, что у них есть, создано ими самими, а весь остальной мир лишен этих благ…»
«Носителем живого духа революции, ее благородства и разума предстал перед Ролланом Н. И. Бухарин – в ту пору главный редактор «Известий», – пишет Тамара Мотылева. – Роллана привлекла в Бухарине его душевная открытость, широта кругозора и особенно его мысли о том, что настала пора для расцвета «пролетарского гуманизма».
В один из дней писатель встретился с советскими кинематографистами — эта встреча была организована по указанию «свыше» и, судя по воспоминаниям Михаила Ромма, получилась какой-то скомканной и невыразительной.
О своих итоговых впечатлениях от встреч с советской творческой интеллигенцией Роллан записал в дневник:
«Я не сомневаюсь, что большая часть интеллигенции и художников со многим не согласны».
Ромен Роллан очень остро ощущал необходимость гуманизации советского общества. До этого он уже не раз пытался защитить людей, необоснованно репрессированных. Например, в 1929 году заступился за арестованного в СССР итальянского анархиста Франческо Гецци, этот поступок чуть не поссорил его с Горьким, в итоге итальянца все же освободили.
Роллан несколько раз встречался с Генрихом Ягодой, в ту пору начальником ГПУ. Ягода держался в доме Горького как свой человек и настойчиво старался втереться в доверие к Роллану. Он рассказывал писателю небылицы о будто бы образцовом порядке в подчиненных ему исправительно-трудовых лагерях, хвастался успехами проводимой там «воспитательной» работы. Однажды он даже привез в Горки коллектив заключенных уголовников – танцоров и певцов, которые продемонстрировали свое искусство. Все это произвело на Роллана удручающее впечатление.
Тема политических репрессий заняла центральное место в беседе Роллана со Сталиным, которая состоялась 28 июня 1935 года. Направляясь в Кремль, писатель собирался говорить честно и прямо о том, что вредит СССР в глазах международного общественного мнения. В свою очередь Сталин, готовясь к расправе с виднейшими деятелями большевистской партии, хотел заручиться поддержкой известных деятелей мировой культуры, которые помогли бы успокоить мировое общественное мнение. Имя Роллана обладало большой притягательной силой для широких кругов интеллигенции на Западе и даже на Востоке. Его надо было убедить в необходимости крутых мер против разного рода оппозиций. В беседе с ним Сталин признал, что массовые расстрелы и депортации ленинградцев после убийства Кирова, возможно, были ошибкой. Но тут же нарисовал устрашающую картину заговоров и покушений, будто бы угрожающих советским руководителям. Враги, убеждал он писателя, втягивают даже детей в свои преступные замыслы. К сожалению, Роллан Сталину поверил. Однако уже на следующий день он должен был внести некоторые поправки в свое первоначальное впечатление о Сталине. Вместе с «вождем народов» писатель присутствовал на параде физкультурников на Красной площади. Сам парад ему очень понравился, но его крайне неприятно поразило демонстративное преклонение перед Сталиным: огромные портреты «отца народов», плывущие над головами, самолеты, рисующие в небе инициалы Сталина, статисты, распевающие гимн во славу Сталина. С такими же прославлениями «вождя народов» ему пришлось столкнуться и в последующие дни.
«Крайне смутное впечатление произвело на Роллана застолье в доме Горького, когда туда приехали Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, – отмечает в своей вступительной статье к «Московскому дневнику» Роллана Тамара Мотылева. – Обилие выпивки, многословные тосты, шутки в вульгарном вкусе – все это оставило у гостя-европейца малоприятный осадок. Прислушиваясь к разговорам, он был поражен полным равнодушием советских лидеров к шедеврам мирового искусства из советских хранилищ, недавно проданным за границу. Запомнилась и грубая, бесцеремонная реплика Сталина: «Есть порядок в этом доме?». Несколько раз в роллановском дневнике упоминается то, что неизменно отталкивало и шокировало писателя, – бесконечные хвалебные тирады по адресу Сталина и его приближенных «великих товарищей». Роллан однажды даже записал – это «походило на выполнение официального распоряжения…»
Одним из самых первых среди западных писателей, посетивших СССР, Роллан обратил внимание на уродливые внешние проявления культа личности Сталина и возмутился ими. Правда, возмущение это не пошло дальше дневника. В итоговой характеристике Сталина преобладает все-таки идеализация, появляется даже термин «сталинский ленинизм».
Уже через год после поездки Роллана в СССР его отношение к Сталину резко переменилось. В конце августа 1936 года французский романист записал в дневник:
«Мрачный процесс троцкистов в Москве внес смуту в умы даже лучших друзей СССР. Казнь Зиновьева, Каменева, Смирнова и других (25 августа) через несколько часов после вынесения смертного приговора повергла меня в смятение. <…> Бешеный лай, потоки яростной ругани во французском радиовещании из Москвы вечером, после казни, вызывают во мне страшное омерзение. <…> Неужто Сталин и его придворные вовсе потеряли разум? <…> Я теперь многое понимаю яснее, чем в прошлом году».
После визита в СССР писатель неоднократно обращался к Сталину с просьбой помиловать того или иного осужденного (среди них был Николай Бухарин), но все эти письма остались без ответа…
Сергей Ишков.
Фото ru.wikipedia.org
