Андре Жид и его путешествие в СССР

В СССР французский писатель Андре Жид находился с 17 июня по 24 августа 1936 года. Он встречался с руководителями советского государства, в том числе — со Сталиным, с творческой интеллигенцией, с рабочими, колхозниками, пионерами, молодежью.

«Три года назад я говорил о своей любви, о своем восхищении Советским Союзом. Там совершался беспрецедентный эксперимент, наполнявший наши сердца надеждой, оттуда мы ждали великого прогресса, там зарождался порыв, способный увлечь все человечество, – пишет литератор в своей книге «Возвращение из СССР», вышедшей осенью 1936 года. – Чтобы быть свидетелем этого обновления, думал я, стоит жить, стоит отдать жизнь, чтобы ему способствовать. В наших сердцах и умах мы решительно связывали со славным будущим СССР будущее самой культуры».

Андре Жид отправился в Советский Союз, чтобы увидеть всё своими глазами.

«Пышность приема, «соблазнительство», как он говорил, комфортом и огромными гонорарами не помешали Андре Жиду, даже не зная русского языка, разглядеть в советской жизни то, чего не заметили или не желали замечать многие другие именитые визитеры в «первую страну социализма», – говорится в статье журналиста «Литературной газеты», переводчика с французского Льва Токарева «Быть как можно более человечным…», предваряющей сборник произведений французского писателя (Андре Жид «Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики. Возвращение из СССР», «Московский рабочий», 1990). – Советская действительность оказалась сложнее, грубее, трагичнее умозрительных схем парижского интеллектуала и быстро развеяла оптимизм писателя в отношении «победившего социализма». О своем разочаровании Андре Жид рассказал в книге «Возвращение из СССР», которую после мучительных сомнений и колебаний выпустил в ноябре 1936 года в Париже. Она мгновенно стала европейской и даже мировой сенсацией и вызвала чрезвычайно резкую полемику».

Писатель не претендовал на политико-социальное, философское или экономическое исследование жизни в СССР, он оценивал положение в Советском Союзе с высоты, по его словам, «общечеловеческой истины».

«Он с иронией писал, что оказался «не слишком рентабельным» для сталинской пропаганды, – читаем во вступительной статье Льва Токарева к сборнику А. Жида. – Андре Жид рассказал о всем хорошем и всем плохом, что успел увидеть в СССР, сознавая, что излечивает одна правда, сколь бы горестной она ни была».

Признавая отдельные достижения СССР в разных сферах социальной жизни и культуры, Андре Жид пытался понять, почему Советский Союз, «откуда ждали великого прогресса», превратился в страну «социальной отсталости и застоя», где личность человека стала безропотным, покорным вождям «винтиком»:

«СССР «строится». Важно об этом постоянно напоминать себе. Поэтому захватывающе интересно пребывание в этой необъятной стране, мучающейся родами, – кажется, само будущее рождается на глазах. <…> Я устроен так, что строже всего отношусь к тем, кого хотел бы любить. Немного стоит любовь, состоящая из одних похвал, и я думаю, что окажу большую услугу и самому СССР, и его делу, если буду говорить о нем искренне и нелицеприятно. Мое восхищение СССР, восхищение теми успехами, которых он уже добился, позволяет мне высказывать критику по его адресу».

Французский писатель не хотел, чтобы ему «пускали пыль в глаза», не хотел постоянно ходить «в сопровождении» и видеть только то, что ему показывали. Вспоминая свое путешествие по Африке, Андре Жид писал:

«Я стал ясно видеть и понимать только тогда, когда, оставив губернаторский автомобиль, решил пойти по стране один, пешком, чтобы непосредственно общаться с местными жителями».

То же было и в СССР.

«Общаясь с рабочими на стройках, на заводах или в домах отдыха, в садах, в «парках культуры», я порой испытывал истинную радость. Я чувствовал, как по-братски относятся они ко мне, – писал французский гость. – Разумеется, наиболее охотно вам показывают все самое лучшее. Но нам много раз случалось неожиданно заходить в сельские школы, в детские сады, клубы, которые нам не собирались показывать и которые, несомненно, ничем не отличались от остальных. И ими я восхищался больше всего, и именно потому, что там ничего не было приготовлено заранее для показа.

Дети во всех пионерских лагерях, которые я видел, красивы, сыты (кормят пять раз в день), хорошо ухожены, взлелеяны даже, веселы. <…> Такое же выражение спокойного счастья мы часто видели и у взрослых, тоже красивых, сильных».

Но вместе с тем он замечает:

«Я был в домах многих колхозников процветающего колхоза <…> Мне хотелось бы выразить странное и грустное впечатление, которое производит «интерьер» в их домах: впечатление абсолютной безликости. В каждом доме та же грубая мебель, тот же портрет Сталина – и больше ничего. Ни одного предмета, ни одной вещи, которые указывали бы на личность хозяина. Взаимозаменяемые жилища. До такой степени, что колхозники (которые тоже кажутся взаимозаменяемыми) могли бы перебраться из одного дома в другой и не заметить этого. Конечно, таким способом легче достигнуть счастья. Как мне говорили, радости у них тоже общие. Своя комната у человека только для сна. А все самое для него интересное в жизни переместилось в клуб, в «парк культуры», в места собраний. Чего желать лучшего? Всеобщее счастье достигается обезличиванием каждого. Счастье всех достигается за счет счастья каждого. Будьте как все, чтобы быть счастливым».

И далее:

«В СССР решено однажды и навсегда, что по любому вопросу должно быть только одно мнение. Впрочем, сознание людей сформировано таким образом, что этот конформизм им не в тягость, он для них естествен, они его не ощущают, и не думаю, что к этому могло бы примешиваться лицемерие. Действительно ли это те самые люди, которые делали революцию? Нет, это те, кто ею воспользовался. Каждое утро «Правда» им сообщает, что следует знать, о чем думать и чему верить. И нехорошо не подчиняться общему правилу. Получается, что, когда ты говоришь с каким-нибудь русским, ты говоришь словно со всеми сразу. Не то чтобы он буквально следовал каждому указанию, но в силу обстоятельств отличаться от других он просто не может. Надо иметь в виду также, что подобное сознание начинает формироваться с самого раннего детства…»

Андре Жид смело написал о бедности в СССР, о нарождении «новой разновидности сытой рабочей буржуазии» и «новой разновидности аристократии» (писатель имел в виду разветвленную систему всевозможных привилегий):

«Действительно, в СССР нет больше классов. Но есть бедные. Их много, слишком много. Я, однако, надеялся, что не увижу их – или, точнее, я и приехал в СССР именно для того, чтобы увидеть, что их нет. <…>  Изображения Сталина встречаются на каждом шагу, его имя на всех устах, похвалы ему во всех выступлениях. В частности, в Грузии в любом жилище, даже в самом жалком, самом убогом, вы непременно увидите портрет Сталина на том самом месте, где раньше висела икона. Я не знаю, что это: обожание, любовь, страх, но везде и повсюду – он. <…>  Я очень надеялся, что беспризорников больше не увижу. В Севастополе их полным-полно. Говорят, что в Одессе их еще больше. Иным меньше десяти лет. Они надевают на себя вс`, что у них есть. На других детях очень часто ничего нет, кроме трусов. Чем живут беспризорники, я не знаю».

Андре Жид увидел, что в Советском Союзе нужны только соглашательство, конформизм:

«Хотят и требуют только одобрения всему, что происходит в СССР. Пытаются добиться, чтобы это одобрение было не вынужденным, а добровольным и искренним, чтобы оно выражалось даже с энтузиазмом. И самое поразительное – этого добиваются. С другой стороны, малейший протест, малейшая критика могут навлечь худшие кары, впрочем, они тотчас же подавляются. И не думаю, чтобы в какой-либо другой стране сегодня сознание было бы так несвободно, было бы более угнетено, более запугано, более порабощено. <…> Культура в опасности, когда критика перестает быть свободной. Как бы прекрасно ни было произведение, в СССР оно осуждается, если не соответствует общей «линии». Красота рассматривается как буржуазная ценность. Каким бы гениальным ни был художник, но, если он не следует общей «линии», ему не дождаться внимания, удача отворачивается от него. От писателя, от художника требуется только быть послушным, всё остальное приложится».

Андре Жид делает печальный вывод: это вовсе не то, чего хотели. Еще один шаг, и можно будет даже сказать, что это как раз то, чего не хотели:

«Уничтожение оппозиции в государстве или даже запрещение ей высказываться, действовать – дело чрезвычайно опасное. Для руководителей было бы удобнее, если бы все в государстве думали одинаково. Но кто тогда при таком духовном оскудении осмелился бы говорить о «культуре»? Как избежать крена без противовеса?»

Французский писатель не побоялся написать о «жалком общем уровне жизни» в СССР. Между тем, советских граждан убеждают в том, что «решительно всё за границей и во всех областях – значительно хуже, чем в СССР. Эта иллюзия умело поддерживается – важно, чтобы каждый, даже недовольный, радовался режиму, предохраняющему его от худших зол.

Самое главное – убедить людей, что другие повсюду менее счастливы, чем они. Этого можно достигнуть, только надежно перекрыв любую связь с внешним миром».

20 июня Андре Жид произнес с трибуны Мавзолея речь на траурном митинге памяти А. М. Горького. В Сочи писатель навестил смертельно больного Николая Островского…

Вышедшую после пребывания в СССР книжку Андре Жиду не простили, обозвав ее «клеветнической стряпней», а самого писателя – «слабым, неустойчивым, ограниченным и жалким человеком», который, возможно, попал под давление «наших заклятых врагов из французского филиала троцкистско-фашистской банды» (статья «Куда Андре Жид возвратился из СССР?» в «Литературной газете» за №68 от 6 декабря 1936 года). Сочинения Андре Жида перестали издаваться в нашей стране вплоть до перестройки.

Сергей Ишков.

Фото с сайта syl.ru

 

Читайте также

100-летие советской цензуры